«Будь мужиком!» – слышит мальчик с детства. Ни он, ни те, кто так ему говорит, не понимают, что это совсем не то же самое, что «будь мужчиной!»

Он вырастает с мыслью, что стыдно не только плакать, но и вообще выражать свою слабость даже там, где ты действительно слаб. Этого повзрослевшего мальчика порой разрывает изнутри от душевной боли, но у «мужиков» есть против этого «средства» – тот же алкоголь. И вот он уже учит своего сына сдерживать слезы: мужики ведь не плачут!

Все ли отцы согласны с такими социальными установками? И вырастают ли нытики из тех мальчишек, которым в детстве разрешали плакать?

Фото: depositphotos.com

Не дать почувствовать себя обиженным

Тут всё зависит от ситуации. Если ребёнок ударился и плачет, ругать его довольно странно — тут надо пожалеть просто, и всё. Физическая боль — это физическая боль, тут так: обнял, поцеловал, подул на ушибленное место. А если какой-то каприз, тут уже говоришь что-то вроде: «Ты же мужик! Ну, проиграл в шахматы — чего плакать-то из-за этого?» Иногда это помогало, иногда — нет. А иногда на каприз можно просто не реагировать. Бывает, что когда ребёнок не видит реакции, то поплачет-поплачет, и проходит у него это.

У моего сына Гоши есть младшая сестра. И я старался приблизительно одинаково реагировать на их слёзы. Я понимаю, что в нашей культуре принято дифференцировать подходы в этом вопросе, но у меня такое как-то в голове даже не сидело.

Я помню себя лет в 13-14. У меня были непонятные мне самому приступы — вдруг я начинал плакать в каких-то по большому счёту ерундовых ситуациях. И я с этим ничего не мог сделать. А надо мной смеялись — не мои родители, но другие взрослые люди. Поэтому сыну я старался не давать повода чувствовать себя обойдённым моим сочувствием, обиженным тем, что над ним смеются, когда ему плохо.

«Поплачь, поплачь – плакать полезно»

Мой старший сын Ванька очень редко плачет, но иногда скулит. Если он скулит – например, «вот ему дали, а мне не дали», то есть когда мне кажется, что он себя не по-мужски ведёт – обычно строжу его, говорю, чтоб он перестал. Если он выпрашивает что-то невозможное, то стараюсь спокойно объяснять.

Раньше у него то и дело возникали идеи-фикс. Например, мы едем на огород, а он говорит: «Папа, поехали прямо сейчас к бабушке в другой город». Я ему объясняю: «Ваня, так не получится: у нас дела на огороде, завтра мне на работу, бабушка нас не ждет – такие поездки заранее планируются». А он не понимает: «Ну, поехали! Неужели так сложно?» Иногда приходится голос на него повысить, чтобы перестал канючить.

Но если Ваня на самом деле расстроен и плачет… Иногда и я бываю виновником его расстройства…

Один раз я ехал выступать в другой город перед незнакомыми людьми в незнакомое место и Ваню не взял – потому что он бы мне там мешал. И Ваня разревелся – но не при мне. Я выехал, но как-то почувствовал сердцем, что, наверное, худо ему, позвонил жене и услышал в трубке плач. Тогда сжалился, вернулся и взял его. Я ничего ему тогда не сказал, просто решил, что раз его это настолько сильно расстроило, надо пойти ему навстречу. В итоге он успокоился, а там, на месте, половину мероприятия просидел в машине, а половину – в компании взрослых мужиков, пришлось ему слушать их разговоры…

То есть, если я виновник его плача, значит, это для него очень серьёзно, и я стараюсь пересмотреть своё предыдущее решение.

А если причина его плача от меня не зависит, то я вспоминаю, как мне папа говорил, когда я был маленький: «Поплачь, поплачь, плакать полезно». Это важно. Ведь когда человек вырастет, он уже редко будет плакать. А плач – это такая эмоциональная разрядка, которая действительно очень полезна для нашего организма. Важно в детстве наплакаться. И я в таких ситуациях сажусь рядом с Ваней, приобнимаю его, говорю: «Ну, поплачь, сынок, поплачь». Но нравоучений по этому поводу ему не читаю.

«Еще две минуты поплачь, а потом давай искать решение»

Мой старший сын Дима не был плаксивым от рождения. Разумеется, я говорил с ним о том, какие обязательства и проблемы берет на себя мужчина, ограждая от них более слабых, в том числе женщин и детей, о том, что конкретно ему предстоит защищать двух сестрёнок и заботиться о них. Но вот вопрос «можно ли мужчине плакать?» даже не вставал, потому что Дима и так редко плакал. Впоследствии мы даже пришли к выводу, что ему не мешало бы и почаще давать волю эмоциям. Тогда бы мы скорее догадались о наличии серьёзных внутренних конфликтов.

Запрет на открытые проявления чувств это форма примитивизации любой культуры, не только нашей. Любая культура имеет стереотипы, но чем она богаче, тем стереотипы сложнее. Сейчас культура примитивизируется – несмотря на развитие сферы коммуникации. Возможностей говорить всё больше, но того, о чем стоило бы сказать — всё меньше. Я думаю, что это в целом результат двух культурных революций: дехристианизации-секуляризации, а затем и неизбежно следующей дегуманизации, отказа от «сложной личности». Вот феномен «слёз» и попал под данное упрощение. Несмотря на наш бэкграунд, мы всё чаще воспринимаем его предельно однозначно: слёзы (любые) — плохо, слёзы — это не мужское…

Тезис «ты мужчина и не должен плакать» характерен как для советской революционной романтики с её коллективизмом и единообразием, так и для постсоветской романтики «успеха», сильной личности и тотальной конкуренции (другой вариант единообразия). Следовательно, установка на примитивизацию лежит глубже отдельных идеологий и социальных систем.

Я не любитель стереотипов маскулинности и феминности, но не любитель и противостоящих им феминизма и гендерных теорий. Вся эта якобы «альтернатива» – те же стереотипы от обратного, перевёртыши. Возможно, навлеку на себя гнев сразу с двух сторон, но я полагаю, что отношение к детским слезам не может подчиняться единому стандарту. Случаи — разные, и подходы должны быть разными.

Если ребёнок привык плакать по любому поводу, если это у него форма шантажа родителей или бегства от решений, тогда нехорошо. Но всё равно я бы не говорил парню: «Ты что, девчонка?» Я бы сказал: «Давай, ты ещё две минуты поплачешь, а потом надо будет прерваться и подумать, как нам выйти из этой ситуации. Кроме тебя никто ведь не придумает. Вот найдём решение — тогда плачь дальше, если хочешь». Скорее всего, после решения проблемы он не захочет плакать, поскольку убегать и прятаться будет уже не от чего.

Мужское поведение – это не отсутствие слез, а умение принимать решения, жертвовать собой. Можно быть полным «рохлей», не проронив при этом ни слезинки. А можно плакать в три ручья и идти до конца.

Примитивизация культуры проявляется в том, что мы любые слёзы воспринимаем как одно и то же явление, не отличаем их друг от друга. И напрасно. Слёзы бывают разные. Женские, детские и мужские, слёзы сильного и слабого, слёзы доброго и недоброго человека, «хорошие» и «плохие».

Плохие слёзы — это слёзы напоказ, на публику, и слёзы эскаписта, который таким образом прячет голову в песок (хотя, как известно, сказано: «слаб человек и грешен»). Хорошие слезы — это слезы сочувствия ближнему, умиления, катарсиса, слёзы от серьёзной утраты. Это нормально, это по-христиански. Это как раз признак отсутствия теплохладности и каменного бесчувствия.

Есть книги, читая которые, трудно не плакать. В таких слезах нет ничего плохого — они помогают глубже пережить чувства автора и героев, полнее прожить эту историю. В христианстве слёзы — чаще признак умягчения сердец, чем мелочности и себялюбия. Разве можно было не оплакивать Спасителя после Распятия?

Есть мнение, что когда с детства запрещают проявлять чувства, от этого болеют душевно и физически — вплоть до инфаркта в 40 лет. Я думаю, это во многом правда. Не очень доверяю науке психологии, но описанный в ней механизм вытеснения, думаю, верен. А вытеснение, как известно, заканчивается аффектом, непредсказуемыми реакциями…

Искусство выражения чувств и отклика на чувства — важная вещь.

«Мне жаль, что так произошло»

Мои дети редко плакали. Обижались, капризничали, печалились, раздражались, сердились… но так, чтобы плакать – большая редкость. Как я реагировал в разном возрасте (и своём, и детей) на такое проявление эмоций, как слёзы? Плачут ведь по разным причинам. Мы понимаем, что бывает плач от обиды, бывает – от боли, бывает плач капризный. Соответственно, возникают и разные реакции.

Когда возникали первые осознанные детские слёзы, то хотелось ребёнка отвлекать или утешать самыми простыми словами, которые говорит большинство людей в таких случаях: «Ну, не плачь, не расстраивайся, всё будет хорошо. Вон, посмотри, какая птичка летит, вот твоя любимая игрушка» и так далее.

Когда ребёнок становился постарше, то у меня чаще возникало неприятие такого его состояния потому, что чаще всего это были капризы. Тогда в моём голосе появлялись более строгие интонации, возникали слова: «Хватит! Что ревёшь?» – вплоть до всяких банальностей, вроде: «Ты же парень! Не плачь, как девчонка!» Я бы сказал, что это самые неправильные слова (усмехается). Тем не менее, такой период был – когда сам я был уставший, ребёнок в детсадовском возрасте. Хотелось вывести его из этого состояния каприза, возникал диссонанс. То есть с моей стороны это была попытка поскорее избавиться от состояния ребёнка, не принимая его таким, какое оно есть.

Как раз следующим этапом является принятие: ребёнок плачет по конкретному поводу, а ты понимаешь этот повод и разделяешь с ребёнком его печаль или обиду. Тогда почти никакие слова не нужны, кроме «жаль, что так произошло». Тут важнее просто побыть рядом и показать, что мне тоже грустно по этому поводу. Как раз из-за принятия ситуации избегаешь всяких уговоров, типа «потом будет лучше» или «да это ерунда». Просто вот есть такое настроение, надо просто его пережить.

«Горе не скрыть»

За детей волнуюсь, как вторая мама, нервничаю, когда они болеют или что-то у них не получается. На их слёзы никогда не реагировал словами вроде «что ты как девочка?» Я понимал, что если человек плачет, то ему тяжело. То есть здесь всегда делаю выбор в пользу человека – тем более, если это мой сын. Пытался разобраться в случившемся, подсказать что-то, успокоить как-то.  О том, как реагировать нельзя, я уже знал – интересовался, читал разную литературу по психологии, по нравственному богословию. Нельзя человека унижать, создавать настрой, будто ты в него не веришь.

Конечно, к этому пониманию я шел постепенно, учился и на своих «граблях», и на родительских, и у других близких и дальних. Тоже много ошибался и ошибаюсь до сих пор. Но знаю, что всё будет тщетно без любви и молитвы за детей.

Плакать – это нормально в некоторых ситуациях и для мужчины. Слёзы не выбирают людей по половому признаку. Я сам бывало, плакал при просмотре какого-то фильма или при чтении книги. И когда беда, горе…

Вот на отпеваниях вижу, как плачут мужчины – близкие усопших. Однажды я отпевал пожилого человека, и его взрослый сын плакал – было столько слёз и воздыханий, такая любовь у него была к отцу! Я почувствовал это даже физически, и духовно мне это передалось. Он говорил с такой благодарностью об отце, такими словами! Это горе не скрыть.

Ответ сына: «Меня воспитывали так, чтобы я не замыкался в себе»

Георгий Коромысличенко, 14 лет:

Когда я последний раз ревел, папа меня успокоил, объяснил, что, как – то есть выполнил функцию родителя. Он не пытался сказать: «Ты же мужчина, не плачь». Наоборот: «Высвободи эмоции, всё нормально, успокойся, прими душ». Меня и вообще не воспитывали так, что надо замыкаться в себе.

Мне не было стыдно сказать, что чувствую, другое дело, что я подбирал в каждом случае нужных людей, то есть стараюсь приходить к тому человеку, который меня лучше поймёт в данном случае, а не к первому, кто оказался близко. Так я стал себя вести лет с 12-13. А до этого я чаще к маме ходил – мама всегда поймёт и утешит.

С папой было больше разговоров о том, чем я занимаюсь, чем об эмоциональных переживаниях. Эмоциями я с ним тоже, конечно, делюсь, но в основном положительными – это может быть шуточка, анекдот, какая-то радость. Что касается грустных переживаний, то папа может не понять. К тому же, папа у меня человек занятой, и мне просто стыдно отнимать часть его свободного времени на моё нытьё. Если сам спросит, то я, конечно, отвечу, но инициативу проявлять не буду.

У меня есть младшая сестра, её утешали и утешают чаще, чем меня, но не потому, что она девочка, а потому, что она младше. Я довольно быстро понял, что со мной уже возиться не надо – вырос. А она маленькая – с ней надо.