Медиа-менеджер Наталья Лосева о своём отце новосибирском хирурге Геннадии Михайловиче Квакушонке (23.06.1944 — 12.06.2012). Фото из семейного архива Натальи Лосевой. Папа говорит: «Будешь совать руку в болото – бородавки вырастут». Я боюсь и не засовываю. Болото только вытаивает, снег осел, посинел, режет коркой кожу между варежкой и рукавом старого пальто. Я запихиваю мокрые варежки в карманы, кожа становится розовой и жжет от апрельского холода. «Буран, белка!» Буран – молодой западно-сибирский лайкеныш – подпесок, дрожит каралькой хвоста, нюхает воздух, топчет лапами наст, но не бежит. Он чемпионских кровей и отменных генов, папина гордость, наша с мамой любовь. Небрехливый и радостный. У него не было еще ни одной таежной охоты и даже взрослых гонок за зайцем, но понимает – про белок хозяин пошутил. Проверил на бдительность. Буран подкрадывается к оттаявшему краю болотца и трогает синюю от апрельского яркого неба воду. Из воды выскакивает ранняя, не ко времени проснувшаяся лягушка и попадает лайкенышу прямо в любопытную острую морду. Буран пугается, подпрыгивает на четырех лапах, скользит на приземлении, катится на попе к воде, в последний момент тормозит хвостом и лапами, обижается и подскуливая бежит в лес. Мы хохочем и мчимся за ним – мириться. С нами конь Орлик, добрый, простой, конь-мужичок. Орлик – собственность конюха дяди Гриши, папиного друга. *** Папа – молодой главный врач и хирург, к нам в гости приходят разные важные люди. Начальник райздрава Шмулевич, например, или директор дома культуры Вячеслав Иванович. Мама накрывает большой стол, играет на пианино Моцарта и поет романсы. Папа всегда зовет к такому ужину дядю Гришу… Гриша, худой и широкий, с расчёсанной бородой, горчичного цвета пальцами, стесняется, садится обычно на пол, на большой болгарский палас, опираясь спиной на «стенку», так что хрустальная ладья на стеклянной полке как раз оказывается на уровне его затылка и кажется, что это его стеклянная шапка. Я знаю, что мамины подруги выговаривают маме эту папину дружбу. Дядя Гриша молчит, покряхтывает и остается до самого конца. Когда расходятся гости, он помогает маме убирать стол и начинает рассказывать истории и побасенки. Я люблю это время и люблю, что папа отстоял свое право на эту присутственную дружбу. *** «Наташка, давай стрелять!» Мы вместе заряжаем двустволку зелеными патронами с блестящими золотом головками. Я прижимаю тяжелый приклад к плечу, он дрожит, ходит ходуном, ветер обжигает голые запястья, в конце концов ружье и плечо находят друг друга, сливаются в один уважительный механизм и я жму окоченевшими пальцами курок. «Баааабааах» — летит звук по верхушкам сосен, и они начинают раскачиваться, как будто это гномы с длинными бородами кивают друг на друга под небом. «Бааабах» бьет мне отдачей в плечо, и я уже знаю, что нам с папой предстоит объяснение с мамой. «Бааааабааах» — теряет разум и волю подросток Буран, прыгает на сосны, нюхает воздух, надеется на белку. С сосен летят прошлогодние шишки и застревают в синем, поджаренном солнцем снегу. *** Папа в вопросах моего воспитания мамин антагонист. Мама – музыка, папа – слушать лес, мама – театр, папа – искать подснежники, мама – книги, папа – читать заячий след, мама – живопись, папа – открыть необитаемый остров на Оби за Бибихой… Мама – красивый стол, папа – садись за руль, поехали… Поехали! На синем ушастом запорожце, я едва достаю до педалей, банты из-за руля, из кювета в кювет: уууухуууух! НЕГОВОРИБАБУШКЕДЕДУШКЕМАМЕ. *** Папа берет под узду напуганного стрельбой Орлика, и мы бредем вдоль просыпающегося после зимы обрыва, ищем подснежник, дышим на толстые почки, распутываем след весеннего дурака-зайца. «Наташка, поедешь?» Орлик без седла, но разве это причина. Папа закидывает меня на костлявую спину дядигришиного коня, тот, очумевший еще от выстрелов, бежит рваной рысью по полуоттаявшей дороге и почти успокаивается, но Буран наконец-то и вправду чует белку, кидается нам наперерез, прыгает, не рассчитав время и бьется башкой о круп Орлика. Орлик пугается, издает похожий на крик сыча игогок и встает на все возможные в его возрасте дыбы. Я лечу в розовом старом пальто прямо в весеннюю наполненную водой колею. Теперь от мамы ничего не скроешь… Становится легко и смешно. Мы смеемся. Виновато кряхтит Орлик, прыгает на четырех лапах Бурашка. *** Я люблю рассказы про папино хулиганское детство в поселке ссыльной интеллигенции. Послевоенное, нищее и счастливое. Про то, как выгнали из третьего класса на целый год за то, что с другом украли конфету в буфете. Про то, как мечтал наесться колбасы и в 12 лет попробовал яблоко. Как бросил школу и стал трактористом в 15, а в 18 сам же и сдал экзамены экстерном и поступил в медицинский… *** Я тону. Зеленая вода складками несется вверх и закруживает. Я умею плавать, папа научил меня давно, лет в пять. Но сейчас нет сил бороться, это воронка и омут, я знаю истории про то, как не отпускает воронка… Водоворот затягивает на самое дно, потом выкидывает вверх и снова ввинчивает вниз. Время тянется, я думаю о нем и о том, что время зеленое, как вода. Мне не страшно, кажется, я засыпаю… Пространство разряжается светом и силой, которая вырывает меня вверх. Папа, ты откуда? Фото из личного архива Натальи Лосевой. *** Папу любят медсестры и нянечки. Считают его справедливым. А папа любит куриные попки. Поэтому на новоселье папиной больницы они дарят ему целый поднос куриных попок. Все смеются. Кроме меня. Я ревную папу к этим теткам и ухожу из больничной столовой в хирургию, там у меня много друзей, папиных больных. Мужики в полосатых пижамах отрываются от карт: «Михалыча доча пришла». И делают мне чертиков из капельницы. *** …Я звоню папе. Он плачет. Три инсульта. Он теперь всегда плачет, когда я звоню. Сначала мне трудно принять, что этот старик и есть тот всемогущий папа, хирург и охотник. «Наташа, Темка пойдет в медицинский?» Пойдет, папа, пойдет. «А на рыбалку в ночное?» Да , папа. Только поправляйся. Папа. Рисунок Натальи Лосевой *** Было лето. Я прилетела сразу, утром. Он лежал чистенький, маленький и худой. Чуть согнуты ножки. Мы все сделали правильно, хорошо. «Землю на кладбище посыпьте крестообразно под Святый Боже…» — тихо и просто говорит молодой священник… Я сама закрываю папино лицо красивым покрывалом и сыплю землю как надо, крестом. Дети должны провожать родителей.