Постсоветский бизнес — прямой наследник купеческого делового мира, с его изъянами и претензиями Воспевать частное предпринимательство — это сегодня хороший тон. По убеждению многих, крупный бизнес тот самый локомотив, который выведет страну на передовые рубежи. После крушения СССР уже четверть века не смолкают разговоры о преимуществах национального капитала. Однако ожидание экономического чуда явно затянулось. Поэтому стоит взглянуть на прошлое отечественного купечества. Увидеть, насколько эти разрекламированные сыны родины обладали искомым модернизационным потенциалом, дабы понять: многое ли изменилось с тех пор. Взгляды купцов на хозяйственное строительство были известны всегда, хотя экономической программой в полном смысле слова их можно назвать с натяжкой. Интеллектуальные издания 1880–1890-х годов с разочарованием констатировали ущербность купеческой мысли. Ничего, кроме требований устранить иностранный бизнес, расширить государственное кредитование, не предлагалось. Любые разговоры неизменно сводились к пожертвованиям со стороны казны в пользу Тит Титычей. Конечно, им лестно было «снабдиться» из бюджета и через силу привилегий приступить к урезониванию других. Зачем, спрашивается, нужны какие-то иностранные инвестиции, когда можно напечатать своих капиталов, сколько потребуется? А если коренной деятель ничего на них и не устроит, то это хороший повод заявить о недостаточном субсидировании. В этом нет ни малейшего преувеличения. С 1880-х годов именитое купечество фактически оккупировало московскую контору Госбанка. Они взяли в свои руки распределение средств, львиную долю которых направляли в московские банки для дальнейшей переброски в принадлежащие им компании и торговые дома. Управляющие конторой не могли противостоять их мощному натиску и быстро превращались в исполнителей воли крупных семейств Первопрестольной. Неудивительно, что почти все назначаемые из Петербурга управляющие заканчивали карьеру, оседая именно в московских банках. Даже созданный в 1864 году Московский купеческий банк начал свою деятельность с разнообразных ходатайств. Складывалось впечатление, что его и создавали в первую очередь как инструмент для добывания всевозможных льгот. Патриотическая риторика, призывы к подъему производительных сил редко подкреплялись какими-либо созидательными делами. Так считал «крестный отец» именитого купечества во второй половине ХIХ века Федор Чижов. Его роль в приобщении местных тузов к новым бизнес-сферам (банкам, железнодорожному строительству и др.) трудно переоценить. Он крайне скептически высказывался о деловых потенциях купечества. Чижова весьма угнетало, что его партнеры по бизнесу смотрят на дело слишком легко, — и это приносит немалый вред. «Они не имеют понятия о простой законности», где захотел — «там непременно должна быть беззаконность или по крайней мере исключение из законности», а кроме того, тяжелы на подъем. Он пытался составить общество для получения концессии на Донецкую железную дорогу, убеждал вложиться в выгодное дело не один месяц, что вызывало недоумение в Петербурге. Когда же невероятными усилиями это удалось, возникло другое препятствие: оказалось, никто из акционеров не предполагал чем-либо заниматься в созданном предприятии. Никто не желал вникать в техническую часть проекта, все отказывались даже от поездки для подачи заявительного пакета документов. Единственно, к чему они проявляли интерес, так это к получению доли предполагаемых доходов. Столь же пессимистичен был и Дмитрий Менделеев. Поначалу он возлагал большие надежды на этих капиталистов, но в конце концов констатировал: эти руки привыкли получать большие и легкие барыши и совсем не желают связываться с тем, что несет какой-либо риск. В течение долгого времени никак не удавалось развернуть московскую купеческую элиту на освоение богатейших нефтяных промыслов. Со всеми доводами они охотно соглашались, но сами не двигались со своих крепко насиженных мест. В результате Кавказский регион превратился в вотчину Нобелей, Ротшильдов и др. Добавим: спустя годы, когда «нефтянка» уже зарекомендовала себя выгоднейшим активом, купечество выступило с обычным требованием: дайте дорогу русскому капиталу. Желание участвовать в этой отрасли подкреплялось обещанием обеспечить русских промышленников топливом. Правительство пошло навстречу, и учрежденному именитым купечеством Московско-Кавказскому товариществу были выделены участки бакинских земель. Каково же было удивление властей, когда вся добываемая на промыслах нефть, минуя Центральный фабричный район, прямо в сыром виде пошла на экспорт! Прозевали капиталисты и становление Южного горнопромышленного региона. Местные землевладельцы, узнав о залежах руды на принадлежащих им участках, пытались привлечь к разработке москвичей, но их усилия не увенчались успехом. Например, одного екатеринославского помещика, в 1884 году предложившего наладить горно-металлургическое производство, выставили сумасшедшим. Тогда тот отправился в Бельгию, без особого труда привлек к делу местных предпринимателей и перед смертью продал им свое поместье. Другой землевладелец, обнаружив признаки железных залежей, также обратился в Москву, но отклика не получил и уехал в Брюссель. Но наибольшее разочарование вызвала позиция купечества по рабочему вопросу. Московская буржуазия, откровенно заботившаяся лишь о собственных выгодах, в штыки воспринимала любые инициативы в этой сфере. Ее раздражала сама обязанность заключать договоры найма с рабочими, прописывать права и ответственность рабочего, определять его заработок, обозначать взыскания и вычеты. На трудовых людей эти благодетели смотрели с презрением и ожесточением. Председатель Московского биржевого комитета Николай Найденов оправдывал широкое применение всевозможных штрафов, видя в них способ компенсировать ущерб, причиненный нерадивыми работниками. Да и расходы хозяев на содержание социальной инфраструктуры (школ, больниц, бань и т.д.), о чем умиленно вспоминают сегодня, покрывались не из купеческого кармана, а через разветвленную систему штрафов рабочих. Разумеется, государственное вмешательство в эту «идиллию» раздражало фабрикантов: они готовы были рассуждать о мире и согласии с работниками до тех пор, пока в эту «добросердечную среду» не врывалась непрошеная опека. Все это очень напоминало восхваление канувших в Лету крепостных порядков, приверженцы коих также ностальгировали по патриархальным отношениям между крестьянами и помещиками. Негативное отношение к купеческим кругам очень хорошо выразил известный русский литератор Михаил Салтыков-Щедрин. Как он писал, буржуазная атмосфера вызывала стойкое отвращение у любого нормального человека: русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии. В короткий срок эта предпринимательская тля успела опутать все наши палестины: в каждом углу она сосет, точит, разоряет и вдобавок нахальничает, а потому становится невыносима. Это «ублюдки крепостного права», выбившиеся, чтобы восстановить его в форме менее разбойничьей, но, несомненно, более воровской. Салтыков-Щедрин дает целую галерею подобных устроителей жизни с характерными фамилиями: Разуваев, Дерунов, Бородавкин и др. Они могут только «собачиться» — этот специальный термин появился в русском языке для описания коммерческого языка, на котором ведут между собой деловые беседы купцы. Причем все они семьянины, жертвователи и меценаты. Действительность воспринимается ими просто: «бедным подати надо платить, а не о приобретении думать. Если человек бедный, так чем меньше у него, тем даже лучше. Лишней обузы нет». Эти факты из купеческих реалий царской России весьма злободневны. Постсоветский бизнес — прямой наследник того делового мира, с его изъянами и претензиями. Их «роднит» отношение к стране, которая и тогда, и сейчас воспринимается не объектом модернизации, а кормления, расхищения. Эпиграфом к предпринимательской эпопее может стать фраза одного из купцов из романа «Русский лес» писателя Леонида Леонова: «А чего ее жалеть, Россию-то, ее без нас не разворуют, что ли?». Александр Пыжиков, ведущий научный сотрудник РАНХиГС