На прошлой неделе в фейсбуке обсуждали пост медиа-аналитика и преподавателя Василия Гатова: тот просит прощения у крымских татар за своего деда, командовавшего депортацией, и добавляет, что «каждый разумный и трезвый человек» должен тоже просить за это прощения. Тему продолжает Серафим Ореханов.Должен признаться, я немножко запутался применительно к себе, у кого мне просить прощения и кто должен просить прощения у меня. Один мой прадед был старым большевиком, следователем ЧК, другой – так и остался крестьянином в одной из многочисленных и процветающих деревень немецкого Поволжья. Он и по-русски-то плохо говорил.Вся его семья в 1944 году была сослана в Сибирь. Моя бабушка рассказывает, как зимой 1944 или 1945 года пятилетней девочкой ходила по соседям просить хлеба для всей семьи. Третий мой прадед – кадровый военный, прошел всю войну в качестве хирурга.Не думаю, что это уникальная история. В двадцатом веке Россию так крутило и ломало, что едва ли найдется семья, где не было людей по разные стороны баррикад. В такой ситуации принцип «кровь его на нас и на детях наших» применять довольно трудно. Деды встают из могилНа днях директор Института экономических стратегий РАН Александр Агеев предложил дать право голоса на выборах погибшим во Второй мировой. Трудно не заметить, что предложение коллективно просить прощения за дедов и предложение за этих же дедов голосовать на выборах дважды – одного поля ягоды. Деды – неважно, палачи, жертвы или, как в моем случае, и те, и другие – встают из могил и уже давно, хотим мы того или нет, голосуют на наших выборах: они диктуют, кто прав, а кто виноват; кого наградить, а кому на коленях извиняться; кто патриот, а кто изменник. Уже несколько лет российским дискурсом управляют мертвые, их пепел стучит в наше сердце и так далее. Этот странный постмодернистский культ предков неизбежно ведет к коллективной ответственности: каждый должен извиняться за дедов вообще или гордиться тоже дедами вообще.Однако коллективная ответственность – это страшная архаика, что-то вроде децимации, принятой в римской армии, когда за трусость, проявленную в битве, казнили каждого десятого воина всего легиона по жребию. Я на такое не подписывался и не хочу отвечать за преступления других – даже если это мои прадеды – и не хочу с кого-то требовать ответа за преступления, совершенные против них.Пора оставить уже предков в покоеСрок давности давно вышел, и теперь всё это – моя частная семейная история, очень страшная и очень интересная, как и все семейные истории в России XX века. Как и все семейные истории, она заканчивается кладбищем: один мой прадед лежит в родной деревне в Поволжье, куда он вернулся в 90-е, другой – на Новодевичьем кладбище, недалеко от которого прожил всю послевоенную жизнь. Где лежит прадед-следователь, я не знаю. Но где бы ни находились могилы моих или ваших дедов и прадедов, пора перестать заниматься трупокопательством и оставить их в покое. История любой семьи – это ее частное дело.Василий Гатов призывает устроить какой-нибудь международный суд на тему депортации крымских татар. Если уж устраивать такой суд, то, видимо, надо обсуждать и осуждать все недостаточно до сих пор осужденные преступления антигитлеровской коалиции, которых, как и в любой большой войне, было немало. Станет ли Катынь, уничтожение британской авиацией Дрездена или американской атомной бомбой японских городов предметом этого разбирательства? Кто будет на этом апокалиптическом судилище обвиняемыми, прокурорами и адвокатами? Может, тут-то и пригодится идея с правом голоса для мертвецов?Да, XX век в России – слишком страшная и слишком богатая событиями история, чтобы не вызывать ожесточенные споры, но мы, между прочим, уже – буквально – в другой стране живем, и когда эта история становится главным политическим вопросом современности – значит, что-то не в порядке с современностью. В конце концов, это же ужасно: мы как сообщество людей одного языка и одной культуры настолько скучно влачим свое существование и настолько не в состоянии создавать новые смыслы, что на повестке дня первым пунктом идут события, произошедшие 70 лет назад.Причем варианта у этой повестки, как это обычно и бывает в максималистской русской реальности, только два: “платить и каяться” и “деды воевали, поэтому вы все нам должны”. Лучшее, что можно сделать в такой ситуации – заключить многосторонний мир без аннексий и контрибуций и обратиться к каким-нибудь более насущным делам, попутно занявшись спокойным изучением и осмыслением страшного и еще так плохо нам самим известного русского XX века (что уж говорить, если главную научно-популярную книжку про ГУЛАГ написала американка).Серафим Ореханов