В тот день саперные лопатки показали свою страшную эффективность: за 12 минут ими было убито почти 200 фрицев. Война для 106-го инженерно-саперного батальона началась в июле 1941 года, под Лугой. 600 человек, которым выдали два вмазных котла, 11 винтовок на всех и цинку патронов для пулемета, назвали оперативно-заградительным отрядом Ленфронта и послали минировать дороги перед наступавшими немецкими частями. «Впрочем, вооружились мы немногим более чем за сутки. До зубов. За счет отступавших. Ведь когда человек из окружения выходит, у него не только винтовку отобрать, штаны снять можно», — вспоминал после войны командир батальона подполковник Иван Соломахин. С заданием они справились, а потом остановили немецкие танки у Пулкова, где почти все 600 человек погибли. Но славу части и ее боевые традиции они заложили накрепко. В августе 1943 года, после кровавой командировки на Невский пятачок, 106-й батальон перебросили на другой участок «бутылочного горлышка» Синявинских высот. Так немцы и русские прозвали шлиссельбургско-синявинский выступ, с 1941 года отрезавший Ленинград от Большой земли. Горлышко было узкое: километров десять шириной, не больше. По его середине тянулась Синявинская гряда, на которой окопались немцы. Десятки тысяч красноармейцев погибли здесь, штурмуя две высотки — 43.3 и 45.0 (на немецких картах участок «Обрыв» — там, где сейчас стоит мемориал «Синявинские высоты»). Если их взять, блокада Ленинграда будет прорвана. На кону стояло спасение миллионов жителей города, поэтому наши атаки через это открытое простреливаемое болото продолжались почти четыре года. Солдаты вновь и вновь поднимались из окопов, бежали к этим высоткам и тысячами умирали перед ними в черной жиже. Здесь воевала 67-я армия Ленинградского фронта. В ней тогда действовала так называемая «поурочная система Говорова» (по фамилии командарма): высоты дивизии армии штурмовали по очереди, после десяти дней непрерывных атак остатки дивизии отводились в тыл на пополнение, а в атаку шла свежая. Больше десяти дней в «системе Говорова» не выдерживали даже те солдаты и офицеры, которым посчастливилось уцелеть под пулями: они начинали сходили с ума от смерти вокруг. Красноармейцы смогли вытеснить измотанных бесконечными атаками немцев с высоты 45,0. Однако высоту 43,3, прозванную в 67-й армии «бараньим лбом», взять никак не удавалось. Когда Соломахину и его саперам сказали, что после очередной смены дивизии поддерживать пехоту на этом участке придется им, они поняли, что большинству из них вскоре предстоит умереть. Тогда солдаты предложили командиру сделать ставку на внезапность и взять высоту силами одного батальона: тихо подползти ночью как можно ближе к окопам немцев, с рассветом в них ворваться и зачистить в рукопашном бою. Когда комбат предложил эту идею в штабе 67-й армии, над ним посмеялись: «Тут дивизии месяцами штурмуют — метра взять не могут, а ты одним батальоном хочешь». Но командарм идею поддержал, дав саперам пять дней на подготовку. Бойцы Соломахина нашли в тылу похожую высотку, выкопали траншеи вроде немецких и отрабатывали свои действия по часам. «Особенно много обсуждали проблему оружия в рукопашном бою. Начальник ремонтной мастерской Яков Шкловский принес мне остро заточенную со всех сторон малую саперную лопатку. Попробовали, сталь отличная, разрубает соломенный манекен лучше, чем сабля, легко пробивает любую каску. Тут же заточили все саперные лопатки», — вспоминал комбат. 11 августа 1943 года, поздно вечером, они обвязали свои каски травой (чтобы не блестели), выложили все лишнее, перелезли через бруствер и поползли через нейтральную полосу. Естественно, выяснилось, что при подготовке всего не предусмотрели. Ползти пришлось по тому же болоту, по которому много месяцев шли советские атаки. Трупы тут лежали не просто часто, а сплошным ковром, и ползти приходилось прямо по их гниющей массе. Николай Никулин, раненный тем летом неподалеку, у Погостья, описал геологические слои трупов: «У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании, в гимнастерках и ботинках. Над ними рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках. Выше — сибиряки в полушубках и валенках, еще выше — политбойцы в ватниках и тряпичных шапках, на них — тела в шинелях и маскхалатах». Соломахин тревожился, что у кого-то из сотен бойцов не выдержат нервы и он поднимет шум. Но нервы выдержали у всех, и даже раненые случайными осколками солдаты молчали. Перед атакой батальон договорился на нейтральной полосе «землю грызть, но не кричать». Комбат вспоминал: «К трем часам появились проблески рассвета. А первая цепь находилась еще метрах в восьмидесяти от подножия высоты. Пришлось без промедления давать сигнал к атаке — три зеленые ракеты. Была какая-то, в долю секунды, пауза. Видимо, бойцы сомневались, не ошибка ли, не рано ли. Но раздались голоса ротных: «За Родину! За Ленинград!» И — чавканье болотной грязи, сменившееся топотом сотен ног. Больше патриотических лозунгов не было, только непечатные». С непечатными лозунгами саперы ворвались в немецкие траншеи, оставив на тех восьмидесяти метрах больше тридцати человек — это начали стрелять немцы. Комбат Соломахин описал последовавший бой в окопах: «Пошла буквально сеча, резня ножами, рубка лопатами. Фашисты то выскочат из своих лисьих нор, то обратно нырнут. Даже в крайне невыгодной для них ситуации мелкие группы врага оборонялись отчаянно. На старшего сержанта Виктора Феофанова напали два здоровенных гитлеровца и пытались его задушить. Виктор успел одного сбить с ног ударом в живот, второго прикончил подоспевший ефрейтор Александр Мартьянов. Солдат первой роты Топорков был сбит с ног. Навалившийся на него фашист ударил Топоркова ножом — к счастью, нож скользнул по лопатке. Пробегавший мимо парторг роты старший сержант Соловьев прикончил фрица, а Топоркова отправил на перевязку.» Саперные лопатки показали страшную эффективность: за 12 минут ими было убито около двухсот немцев. Через год, в 1944-м, инженерно-саперные батальоны РККА начнут превращать в инженерно-штурмовые бригады — советский спецназ при штурме германских городов-крепостей. Саперы-штурмовики — единственные в Красной армии — носили металлические нагрудники, за что другие солдаты прозвали их «панцирная пехота». В рукопашном бою они всегда бились саперными лопатками. После войны их богатый опыт был переработан в общевойсковые наставления, которые сделали лопатку любимым оружием ближнего боя всей Советской армии. Но все это будет потом. А в августе 1943-го на саперах Соломахина металлических нагрудников не было. Атака оказалась полной неожиданностью для немецкого командования. Однако и для советских командиров успех Соломахина стал сюрпризом. Полковой командир 128-й стрелковой дивизии, который должен был поддержать саперов, в план боя изначально не верил и вместо подкрепления отправил к ним разведку. Отступившие немцы быстро пришли в себя и отрезали батальон на взятой им высоте. Одна за другой пошли немецкие контратаки. «Кончались патроны, гранаты. Бойцы дрались немецкими автоматами, хватали летевшие вниз гранаты-колотушки с длинными рукоятками, швыряли их обратно». В полдень саперы смогли установить связь с командованием. Им как воздух были нужны боеприпасы, но Соломахин услышал от Говорова о награждении: его — орденом Суворова, а всех командиров рот — орденом Красного Знамени. В этот момент в разрушенный блиндаж зашел командир роты Николай Федотов. В правой руке он держал пистолет, а кисть левой была срезана осколком. Состоялся такой диалог: — Николай, отходи! — Почему, комбат? — Ты же ранен! — Ну и. с ним! Сообщать ему об ордене Соломахин не стал: это было как-то неуместно. Потом Федотов погиб, потом ранило самого комбата, и он совсем забыл об орденах. Подкрепление пришло только к четырем часам дня, когда в 106-м батальоне на высоте 43,3 осталось 16 человек. Вечером 12 августа сменившая их пехота была выбита с занятых позиций атакой немецкого 561-го штрафного батальона, усиленного огнеметчиками из саперного батальона 11-й пехотной дивизии вермахта. Раненый комбат возвращался из боя в еще большей ярости, чем в него шел. «Помню, в полку, который нам так и не пришел на смену, мы едва не пострелялись с его командиром. Он, скотина, еще в придачу оказался вдребезги пьяным. Представляете, такая обстановка, а он пьяный! Думаю, что я успел бы выстрелить первым. Хорошо, что начштаба нас разнял». До войны, то есть за три года до того, как побежать на врага с заточенной саперной лопатой по полю из гнивших трупов, Иван Соломахин был инженером-строителем, сугубо мирным интеллигентным человеком.