Человеку нравится смотреть на людей. Но что, если эти люди — не совсем люди? Мастер ужасов Стивен Кинг в одной из своих лучших и наверняка самых страшных книг — «Оно» — не зря нарядил свое воплощение зла в гнилозубого клоуна Пеннивайза. Стивен учился в очень неплохом учебном заведении*, где будущих литературоведов обучали еще и основам психологии. Так что страшную правду про клоунов он наверняка узнал там. А мы поведаем ее здесь. Университет штата Мэн, если тебе это почему-то интересно Добро пожаловать в зловещую долину, муа-ха-ха! В середине 70-х годов XX века японский ученый Масахиро Мори придумывал, как должен выглядеть робот, который понравился бы публике. Делал он это по заказу компании, которая хотела наладить выпуск примитивных рекламных андроидов, чтобы они встречали, например, гостей на входе в универмаг, шаркали ножкой и говорили: «Сегодня прекрасный вечер для любования сакурой, не так ли?» В общем, Масахиро Мори показывал людям рисунки предполагаемых роботов и изучал реакцию добровольцев. Ожидаемо выяснилось, что говорящие кубы, машины с шарнирами без головы и композиции из крутящихся шариков людям нравились гораздо меньше, чем человекообразные роботы с ручками, ножками и улыбающимися рожицами. Чем больше робот был похож на человека, тем более симпатичным он казался. За одним большим «но». В какой-то момент схожесть с человеком переставала радовать и начинала пугать, и чем больше робот был похож на живого ребенка, женщину или мужчину, тем более отталкивающее впечатление он производил. Продолжалось так до тех пор, пока робот на рисунке не начинал выглядеть почти как настоящий человек — тут испытуемые опять находили его симпатичным. Заинтересовавшись эффектом, ученый начал экспериментировать с другими образами. Как видим, трупы почему-то не понравились никому, даже самые миленькие. Не говоря уж о бедных зомби. Этому провалу в эмоциональной оценке «объектов, похожих на человека» дали название «зловещая долина». И да, выяснилось, что человекообразные куклы и клоуны у части людей тоже вызывают безотчетную неприязнь и даже страх. В дальнейшем эти опыты были подтверждены в других лабораториях. Кроме того, они были изрядно дополнены. Например, в отчете Китты Макферсон (Принстонский университет, США), относящемся к 2009 году, содержатся сведения о том, что традиционными обитателями «зловещей долины» наряду с трупами, зомби и клоунами являются еще и обезьяны, поскольку при всей своей забавности эти умные звери производят на многих людей впечатление «противных, жалких и уродливых». Впрочем, и без Китты Макферсон отношение людей к обезьянам было известно. Достаточно вспомнить, какой шок вызвало в XIX веке сообщение о том, что эти краснозадые кривляки — наши близкие родственники. Лучше всего про это написал российский орнитолог, профессор Виктор Дольник в книге «Непослушное дитя биосферы». «Ну почему от обезьян? За что такое наказание?! Не обидно было бы произойти от львов, волков, медведей, орлов, ну от муравьев на худой конец! Но дело в том, что, от какого бы вида мы ни произошли, мы были бы на него похожи и он казался бы нам обидной карикатурой на нас». Самое совершенное, грациозное и благородное животное, будь оно похоже на нас, большинство людей искренне воспринимало бы отвратительным уродцем. Потому что так проявляет себя механизм этологической изоляции. Как это работает: ксенофобия Енот, набивающий пасть орешками, — зрелище совершенное в своей умилительности, тогда как вид поедающего те же орешки шимпанзе у многих людей не вызовет желания потискать славную зверушку. Уж больно желтые у нее зубы, слишком мохнатые щеки, слишком кожаный нос. Наше подсознание мешает нам симпатизировать шимпанзе, потому что — только не смейся — оно считает своим долгом оградить нас от половой связи с ним. Нет, енота подавляющее большинство гомо сапиенс уж точно не держат за объект вожделения, именно поэтому подсознание вовсе не беспокоится и позволяет нам сюсюкать с этими зверьками сколько влезет. Вообще, изначально механизм этологической изоляции служил обособлению вида, уберегая его представителей от бесплодных и даже небезопасных попыток спариваться с представителями похожих, но других видов. Такое в природе порой случается, и ошибшиеся видом животные в результате тратят силы и ресурсы на бесперспективное спаривание: либо оно не приведет к зачатию, либо на свет будет произведено стерильное или малоприспособленное для существования потомство — разнообразные волколисы, мулы и лошаки. Да, различия в генах еще не гарантируют неспособность к зачатию совместного потомства — тут природа подкачала. Даже некоторые растения иногда ухитрятся пере­опыляться неправильным образом внутри одного семейства. Этим, кстати, всегда охотно пользуются селекционеры, опыляющие вишню черешней и с интересом наблюдающие за результатом — вдруг что-то прикольное получится? Так что видам сплошь и рядом приходится самим бдить чистоту своих рядов. Отторжение и неприязнь к представителям схожих видов демонстрируют многие животные. Известна, например, каноническая ненависть друг к другу собак и волков. Хотя эти виды настолько родственные, что на свет появляются вполне здоровые щенки, имеющие признаки обоих видов, волк как делать нечего может сожрать течную суку, а псы — преследовать волчицу в течке с единственной целью: загнать и разорвать. Серые и черные вороны вообще являются вариациями одного вида, но гоняют друг друга так, что перья летят. А самец вьюрка может заклевать самку вьюрка неправильного вида, подсаженную к нему в клетку, не обращая при этом ни малейшего внимания на бродящую по той же клетке попугаиху. При этом в целом представители относительно схожих видов могут успешно жить по соседству — проблемы начинаются именно при очень близком генетическом сходстве. Сложные брачные ритуалы, богатство нюансов в расцветке, поведенческие особенности — все это препятствует гибридизации. Особенно важны эти различия и нюансы у тех родственных видов, которые часто контактируют со своими ближайшими родственниками, деля с ними один ареал обитания. Тут стоит вспомнить, что человек нашего вида некогда имел тесные и очень продолжительные контакты как минимум с двумя схожими видами: неандертальцами и денисовцами, нашими ближайшими родственниками. И тех и других гомо сапиенс истребил и вытеснил. Тем не менее до 4% нашего генетического кода имеет неандертальское происхождение, то есть сексуальные контакты между нашими видами все-таки иногда происходили. Неудивительно, что механизм этологической изоляции работает у нас на полную катушку, приводя в том числе и к весьма неприятным последствиям. Бояться зомби и клоунов — некомфортно, но с этим можно жить. А вот страх и подозрительность в отношении представителей других рас и даже наций способны реально испортить жизнь обладателю этих атавистических качеств. Особенно сейчас, в эпоху глобализации и политкорректности. К счастью, мы вовсе не обречены быть зашуганными расистами. Трижды «ура» тому обстоятельству, что маркировка «свой — чужой» не впаяна в нас намертво в стандартной комплектации, что этот механизм нуждается в регулярной настройке. И чем больше мы общаемся с людьми другого цвета, чем чаще смотрим фильмы с актерами всех оттенков и языков, тем больше пустеет наша зловещая долина. В конце концов, мы все — люди, жители одной планеты (да ты все это знаешь, можно обойтись без патетики). И в один прекрасный момент ты уже не видишь на экране негра, а видишь только замечательного Моргана Фримана; отвлекаешься от образа круглоглазой носатой обезьяны и почти влюбляешься в Скарлетт Йоханссон; готов поклясться, что в мире нет ничего пикантнее азиатского эпикантуса Люси Лиу, хотя ей, конечно, не помешало бы как следует загореть. Даже некоторые зомби после пяти сезонов «Ходячих мертвецов» начинают казаться в целом ничего, если их слегка умыть, причесать и нарядить в красивую паранджу… Страхолюдины Режиссеры любят эксплуатировать принцип «зловещей долины»: нет ничего ужаснее, чем человек, который как бы и не человек, а нечто человекообразное, но непредсказуемое. Волк, носящий брюки-клеш, курящий папироски и кричащий «Ну, погоди!» людей веселит, а вот человек, который вдруг начинает вести себя как волк… Вот классические архетипы долинных ужасов. Оживший мертвец Вокруг носятся бесы, страшнорожим виям поднимают их кошмарные веки, но единственный реально пугающий персонаж в сцене — это густо набеленная красотка Варлей, которая неожиданно открывает свои мертвые блестящие глазки. Живая кукла Кукла, или статуя, или портрет, вдруг обретающие собственную злую волю, — классический сюжет. Изображения человека всегда смущали первобытное создание, которое не знало, как к ним относиться — почитать, пугаться или любоваться. Не зря некоторые религии такие изображения запрещают. Поэтому кукла-убийца попадает в самых нерв наших древних страхов. Будь на ее месте плюшевый мишка с ножом, триллер превратился бы в фарс. Нелюдь Живой человек, который вдруг оказывается машиной, пугает и вызывает отвращение. Одним из первых этот сюжет в XIX веке использовал Эрнст Теодор Амадей Гофман, а потом понеслось. Роботы Азимова, мальчик из «Искусственного интеллекта», герои сериала «Черное зеркало» и, конечно, механическая красавица из «Господина оформителя» — самые знаменитые примеры. Одержимый Тот же самый принцип древнего страха — человеческое тело, управляемое нечеловеком. Зритель, который за колой и попкорном спокойно смотрит, как герои боевиков крошат другу друга в лапшу и взрывают планеты, — этот самый пресытившийся зритель вскрикивает и обливается колой, когда маленькая девочка на экране всего-навсего поворачивает голову лицом к спине. Оборотень Оборотни, замаскированные живые мертвецы, вампиры — они же почти люди. Почти. До определенного момента. И когда этот момент наступает, аудитория дисциплинированно визжит от ужаса. Фото: Joshua Hoffine / www.joshuahoffine.com, Getty Images, Corbis / East News.