Скорсезе, Джармуш, Содерберг — в свои 34 этот долговязый брюнет успел сняться у самых именитых постановщиков. Нынешней осенью его список пополнят Терри Гиллиам и Спайк Ли, в чьих фильмах Адам сыграл главные роли. ELLE выяснил (не без труда: Драйвер терпеть не может интервью), как ему работается с асами современной режиссурыНа наше интервью в каннском отеле Majestic актер явился запросто: в расстегнутой на две верхние пуговицы голубой рубашке, черных брюках и ботинках. Одежда сидит на нем небрежно, но, кажется, Драйвера это совершенно не волнует. Высокий, под два метра, широкоплечий, с копной темных волос, он стремительно подходит к столику, быстро здоровается, садится, нервно складывая руки на груди, и впивается в меня взглядом в ожидании вопросов. Желание шутить сразу же отпадает. Создается впечатление, что Адам находится в другом измерении и сконцентрироваться на беседе ему стоит больших усилий. Другое дело — его работа. Драйвер с одинаковым энтузиазмом играет злодея, водителя автобуса, миссионера и модного режиссера. С его темпами — три-четыре фильма в год — Адам стремительно возносится к вершинам звездного олимпа, оставляя позади гораздо более киногеничных и именитых конкурентов. Этой осенью его можно увидеть в фэнтези Терри Гиллиама «Человек, который убил Дон Кихота» (на экране с 13 сентября), где он играет постановщика рекламных роликов, и в ку-клукс-драме Спайка Ли «Черный клановец» (премьера 4 октября) в амплуа детектива из Колорадо. ELLE Вы снимались у Мартина Скорсезе, Джима Джармуша и Спайка Ли. Каково работать с кумирами миллионов? АДАМ ДРАЙВЕР Да, я скорее выбираю режиссеров, чем предлагаемые роли. У всех этих великих постановщиков есть одно общее качество: они редко сидят в режиссерском кресле, зато постоянно мелькают перед камерой, встревая в действие и игру актеров. Главное, чему они меня научили, — доверять интуиции и почаще включать воображение. Надо сказать, оно у меня не слишком развито, в то время как их фантазию обычно ограничивает лишь бюджет. На съемках у таких мастеров, должно быть, вовсе не приходится напрягаться, доверившись их творческим методам? Как сказать. Например, в «Человеке, который убил Дон Кихота», помимо модного режиссера, я играю еще и Санчо Пансу, оруженосца Дон Кихота. Пришлось учиться ездить на осле, что само по себе довольно смешное занятие, учитывая мой рост. Я брал уроки в Лондоне, затем в Нью-Йорке, но либо ослы на самом деле очень упрямые существа, либо меня они серьезно не воспринимали — провозился целую вечность. На съемках у Джармуша, к слову, я так и не понял музыки, которую он написал к «Патерсону». Он спрашивал: «Правда мило?» А мне эти электронные завывания напоминали убой скота. На площадке у Скорсезе говорили на семи языках, постоянно переезжали с места на место, а мне приходилось бегать вверх и вниз по горам в сандалиях, отчего я ­заметно похудел. Вы знали, на что шли, когда решили стать актером! Просто в штате Индиана, где я вырос, кроме кино, делать было особо нечего. После уроков мы с сестрой убивали время в кинотеатре за просмотром комедий с Эдди Мёрфи. Наш дед был большим любителем сериалов — каждый день выискивал что-то интересное по телевизору и записывал на видеокассеты. Свою коллекцию он тщательно пронумеровывал и хранил у себя в спальне, но всегда разрешал нам посмотреть. Моя семья была не слишком начитанной, и я так и не полюбил книги — даже школьную программу не освоил. В армии мои лингвистические способности совсем оскудели — я полностью утратил способность выражать мысли. От этого мне иногда становилось очень грустно, ведь неспособность пользоваться языком порождает большую агрессию. После военной службы я решил рискнуть и поехал учиться в Нью-Йорк — был убежден, что в случае неудачи всегда смогу побомжевать в Центральном парке. В актерской школе мне пришлось прочитать всех классиков и изучить современную литературу. Но иллюзий у меня не было: я был совершенно уверен, что с такой внешностью главных ролей мне не видать. И ошиблись. Ой, не говорите. Актерская профессия всегда была для меня чем-то вроде шпионажа: следишь за другими, изучаешь их поведение, много общаешься, копишь свой и чужой опыт. Единственное, к чему я никогда не стремился, это слава. Знаю, что у меня до сих пор нездоровая реакция на поклонников и журналистов, но ничего не могу поделать. Я благодарен судьбе за то, что не стал популярным в 12 или 14 лет и большую часть жизни прожил анонимно. Что сложнее: быть солдатом или быть актером? Можно сказать, что это одно и то же — и в том и в другом случае речь идет о работе в коллективе. Главное — вовремя понять свое место в нем. Актер — всего лишь служащий, исполнитель, небольшое звено в общей цепи. В армии так же. Разве что за тем исключением, что в армии могут убить. Я знаю об этом все. Когда я сломал грудную кость и вынужден был оставить армию прямо перед отправкой моей дивизии в Ирак, то страшно расстроился и считал себя предателем. Поначалу глотал таблетки, чтобы избавиться от боли и поскорее вернуться к ребятам, но ничего не вышло. Потом у меня началась депрессия, и я дни напролет просиживал в «Макдоналдсе», не понимая, что мне делать. А потом решил стать актером и поступил в Джульярдскую школу. Так что в ближайшее время, надеюсь, смерть мне предстоит разве что на экране. Что закажете на свой последний ужин? Я — человек привычки. Сам готовить не умею и ем только то, к чему меня приучили в семье. Однажды мне сказали, что полезно есть брокколи, и с тех пор я каждый день ем брокколи. Даже когда иду в ресторан, никогда не рискую и всегда заказываю одно и то же. Вредными привычками грешите? Пью много кофе. Он развязывает мне язык, и я неожиданно для себя начинаю много говорить. Вы не производите впечатления общительного человека, это правда. В выходные я просто не хочу никого видеть, потому что после съемок вообще не могу разговаривать. Я так и не научился пополнять запас энергии, посещая музеи или читая книги. Просто сижу дома в Бруклине или гуляю со своим псом. Мне очень нравится ваш расслабленный стиль. Много времени проводите перед зеркалом? Одежда меня никогда не интересовала. Изменения произошли лишь с появлением жены. Неожиданно мои рубашки стали выглаженными, ботинки — чистыми, а я сам отучился сутулиться.