Больше всего он боится, что не сегодня-завтра у него закончатся деньги на проезд. И тогда он не сможет добраться до больницы, где лежит его 16-летняя дочь Наталья, которая оказалась в эпицентре взрыва во время теракта в керченском политехническом колледже.

Керченская трагедия как горячая новость «умерла» еще неделю назад. На местном форуме уже давно сменились настроения, горожане переключились с обсуждения стрельбы в учебном заведении на дела более насущные. Жизнь продолжается.

И только у Юрия жизнь замерла в одном направлении: «Севастопольская» — «Полянка» — больница.

Официального списка раненых, которых отправили на лечение в Москву, не озвучивали в СМИ. То ли родители пострадавших сами просили оградить семьи от внимания журналистов, то ли местные власти проявили ненужную инициативу. Лишь через неделю после теракта кто-то выбросил в Сеть информацию: «Родители пострадавшей в Керчи уехали в Москву без денег». И дальше — фамилия-имя-отчество отца раненой студентки и номер счета: «Помогите чем можете».

Мы созвонились с Юрием Калиниченко. Договорились о встрече.

— Я в Москве совсем чужой. Ни разу здесь раньше не был. Простите, пожалуйста, но могу встретиться только на «Севастопольской» или у метро «Полянка». Боюсь, в другое место не доеду, не научился ориентироваться еще, — заикался от волнения мужчина. — Вот недавно вышел из метро и заблудился. Пошел не в ту сторону. Замерз. Вернулся обратно в метро погреться. Снова вышел и опять не туда свернул. Пришлось еще раз в подземку спускаться, греться. Спросить у прохожих дорогу — постеснялся. Да и меня предупредили, что в Москве к людям не стоит подходить. На просьбу показать дорогу не отреагируют. Я заметил, у вас все по навигатору ходят. А у меня телефон кнопочный, старенький, Интернета нет.

Мы встретились около больницы. В ближайшей кофейне. Юрий при встрече явно смущался.

— По кофе? — предложила я.

Он опустил глаза.

— Спасибо, я сыт, — вежливо отказался.

Я поняла, что мужчину смутили цены в заведении. Ему было стыдно за свое положение, за то, что не может позволить себе чашку кофе. Хотя стыдно должно быть тем людям, которые отправили его сюда без копейки денег.

Я включила диктофон. Юрий еще долго чувствовал неловкость. Ранее ему не приходилось плакаться посторонним людям, хотя жизнь его изрядно потрепала.

«Папа, Политех взорвали, мне оторвало ногу»

— Я поминутно помню тот день, — начал Калиниченко. — Сидел дома. Вдруг раздался звонок с незнакомого номера. В трубке услышал крик дочери: «Папа, Политех взорвали. Мне оторвало ногу». И связь оборвалась. Я выбежал на улицу. Услышал вой сирен, «скорые» по городу ездили. Не понимал, куда бежать. Рванул в больницу. И там в коридоре увидел дочь. У меня в глазах помутнело. Она лежала на кушетке, под которой образовалась огромная лужа крови. Одна нога у нее болталась. Вторая была закинута за голову. Я потрогал ее волосы. Они были сожжены. К моей девочке никто не подходил. Я стал кричать, хватать врачей за руки, падать на колени: «Пожалуйста, помогите». Врачи пробегали мимо. Меня накрыла истерика. Дочь меня успокаивала: «Папа, все нормально. Я ведь живая». А потом отвернулась и так тихо себе под нос: «За что это мне? За что?»

Наталья оказалась в эпицентре взрыва. Позже она опишет воспоминания следователю. Расскажет, что слышала громкий хлопок. Потом почувствовала удар по голове. Закрыла лицо руками. Отключилась на доли секунды. Очнулась. Все было в дыму. В метре от нее догорал труп молодого человека. Рядом лежала девушка без ног. Наталья попыталась приподняться. Не смогла. Ей показалось, что ее ноги тоже оторвало. В этот момент обвалилась стена здания, накрыло кого-то из преподавателей. Дальше Наталья слышала только крики, стоны.

— К дочери подбежали пожарные. Положили ее на мешок и вытащили на улицу, — продолжает собеседник. — Из ноги хлестала кровь. К дочке долго никто не подходил. Она стала орать, звать на помощь. Кто-то попытался ее успокоить: «Жди, сейчас «скорая» подойдет».

«Скорая» так и не приехала. Наталья чувствовала, что вот-вот отключится. Стала кричать сильнее. Кровь не останавливалась.

— В первые часы возле колледжа творился хаос. Врачи не понимали, кого надо спасать в первую очередь. Мимо дочери пробегал какой-то мужчина. Именно его она попросила позвонить мне: «Надо папе сообщить, что я жива, а то он сойдет с ума». А потом этот мужчина схватил Наташу, отнес ее в свою машину и доставил в больницу. Если бы не он, она вряд ли бы выжила. Умерла бы от потери крови.

В больнице Юрий провел всю ночь, пока его дочери делали операцию.

— Я сидел и смотрел в одну точку. В тот момент я думал — как же мне повезло, что мой ребенок выжил и я знаю, что она здесь, рядом. Пока я ждал окончания операции, другие родители ждали информацию про своих детей. Первые сутки никого не выгоняли из больницы. Я видел серые лица родителей, которые не могли разыскать своих детей. Помню, как привезли девочку без пальцев, на каталках лежали дети без сознания. В больнице не хватало коек — врачи оперировали раненых в фургонах на улице.

Утром врачи сказали Юрию, что его дочь отправляют в Москву. Попросили его привезти вещи девушки.

— Я планировал сразу с Наташей поехать в Москву. Но меня не пустили. Вещи передать успел, но они так и не дошли до Москвы. Потерялись где-то в дороге, — вздыхает Юрий. — Я ведь не знал, что нужно ей в больнице, поэтому все, что нашел, сгреб в сумку. Дома никаких ее вещей не осталось.

«Денег на пострадавших так и не перевели»

С экрана телевизора в первые дни после трагедии только и было слышно: «Окажем любую помощь семьям погибших и пострадавшим. Создана специальная комиссия. Обращайтесь в городскую администрацию». Юрий и отправился в администрацию Керчи.

— Там мне сказали открыть счет в банке, куда переведут 500 тысяч рублей — столько выделили на каждого пострадавшего, — вспоминает Калиниченко. — Но предупредили, что я могу потратить деньги на санаторий, инвалидную коляску или на лекарства дочери. Если хоть копейку пущу не по назначению, то с меня эти деньги вычтут. Я открыл счет в банке. Но денег так не видел. До сих пор ничего начислено не было. Хотя в газетах писали, что всем раненым деньги выплатили.

На второй день после теракта Юрий засобирался в Москву. Мужчина не сомневался, что проживание и перелет оплатят городские власти. По телевизору ведь обещали.

— Когда я заикнулся о деньгах, мне сказали: забудь, вернешься летом в Керчь, тогда и отправим твою дочь в санаторий на эту сумму, — рассказывает Калиниченко. — У меня же не было средств даже на билет в один конец. До теракта я три недели находился на больничном. Скрутило позвоночник. С финансами было совсем туго. Но в Москву мне надо было лететь в любом случае. Я упрямо обивал пороги горадминистрации. Видно, сжалились надо мной. Денег на руки не дали, но билет и проживание в гостинице оплатили. В столице по прилете меня и еще одну маму пострадавшей встретили волонтеры. Дочка той женщины, которая прилетела со мной, работала в столовой колледжа, пирожки продавала. Мы сразу поехали в больницу. Вечером нас довезли до гостиницы.

О ситуации Юрия быстро узнали в Керчи. Местные жители на очередном собрании, где присутствовали представители власти Крыма, задали вопрос высокопоставленному чиновнику по поводу отца пострадавшей. И услышали ответ: «Семья у пострадавшей неблагополучная, денег отцу велено не давать».

— Я уже находился в Москве, когда мне начали звонить знакомые. Рассказывали, что он на собрании утверждал, что ему якобы лично звонила моя Наташа и просила не передавать мне деньги, потому что я их пропью, — у мужчины задрожали руки. — Я не знаю, откуда у него эта информация. Наташа после теракта физически не могла никому звонить. Она находилась в реанимации. Да и телефона чиновников у нее нет. Меня же в городе многие знают, я занимаюсь ремонтом квартир. Не пью, не курю. Семья у нас бедная, но назвать нас неблагополучными нельзя.

Юрий замолчал. И добавил: «Вы мне верите?»

Я кивнула. Догадываюсь, как выглядят алкоголики. И как они живут. История Юрия явно не из этой оперы.

— А многие ведь поверили этим словам, — добавляет собеседник. — Когда мои знакомые опубликовали в Сети мой номер телефона, чтобы мне помогли маленько с деньгами, мне долго ничего не переводили. Правильно, кто станет перечислять пьющему человеку? Некоторые звонили с одним вопросом: «Правда, что вы пьете?» Он ведь не знает, что я воспитывал дочь один. Когда Наташа училась в школе, меня все ее учителя знали. Да вы сами проверьте, позвоните директору школы. Я не пропускал ни одного классного собрания, помогал школе с ремонтом. Классная руководительница всегда ко мне за помощью обращалась. Дочка закончила 9 классов на 4–5. Поступила на бюджетное отделение в политехнический колледж, на факультет земельно-имущественных отношений. В день трагедии она приболела. Но дома не осталась, боялась пропустить контрольные. Она у меня шибко ответственная. Накануне мы с ней до часу ночи распечатывали лабораторные. Она отучилась всего полтора месяца. После трагедии ко мне пришли сотрудники из социальной службы. Я поинтересовался у них, сможет ли дочка позже продолжить учебу. Мне ответили, что об образовании она может забыть. А я так мечтал, чтобы у моей девочки было хорошее образование и счастливое будущее.

Юрий еще долго рассказывал о том, как сам выхаживал недоношенную дочь, когда та была младенцем. Как сидел с ней, когда девочка хворала. А болела Наталья все детство.

— Наташа родилась недоношенным ребенком. У нее была анемия и дистрофия. Дочку в детсад не хотели брать из-за недостатка веса. Мне так и сказали: «Наберете 10 кг, тогда и приходите». Пришлось с ней сидеть дома, набирать килограммы, — продолжает мужчина. — Я крутился как мог. Пока утром она спала, бежал на рынок, торговал с 6 до 9 утра. Что не успевал продать, сгребал обратно в сумку и бежал домой, чтобы дочка не успела проснуться. Когда Наташа набрала вес, ее уже не хотели принимать в сад из-за проблем с речью, связывали отставание в развитии с ее психикой. Но я уговорил комиссию, чтобы ее приняли в логопедический садик. Там речь ей за 2 года поправили. Я для дочери готов был горы свернуть, понимал, что я ей и за папу, и за маму. А настоящая мама нас бросила, когда дочке был год и 8 месяцев. Бабушек и дедушек у нас не было, все умерли. Одни мы с Наташкой остались. Я ее выдюжил. К школе она окончательно окрепла.

О своей бывшей жене Юрий плохо не говорит. Хотя мог бы.

— Маму Наташи можно понять, не хотела она возиться с больным ребенком, вот и ушла. Из Керчи она не уехала. Но к нам редко приходила. Может, раз в пять лет появлялась. Однажды она столкнулись с Наташей в маршрутке. «Ты знаешь, я твоя мама», — только и сказала она дочери. После трагедии позвонила, спросила, что случилось. Я рассказал. Намекнул ей, не может ли она финансово помочь нам. В ответ услышал: «Я никогда вам не платила и не собираюсь». И бросила трубку.

Юрий замолчал. А я подумала, как жалко, что господин чиновник сейчас не сидит рядом с нами и не слушает историю этой семьи.

«Операцию делали в спешке, ногу отрезали не задумываясь»

На протяжении всей беседы Юрий постоянно бросал взгляд на часы. Заметно нервничал.

— У Наташи сегодня перевязка под наркозом. Даже эту процедуру она не выдерживает. Очень больно ей. Она тяжело приходит в себя после наркоза. Просит, чтобы в этот момент я был рядом. Держал ее за руку. Так ей спокойнее, — объясняет беспокойство мужчина.

— Какие у нее травмы? — спрашиваю.

— Больше всего пострадала нога. Когда я увидел Наташу в больнице после теракта, у нее ступня уже висела. Наташа держала ее рукой, чтобы остановить кровь. После операции я спросил у врачей: «Ничего ей не отрезали?» Мне так спокойно: «Отрезали ступню». Наверное, при других обстоятельствах и можно было сохранить ногу. Но у керченских врачей не оставалось времени на раздумья, да и не были наши медики готовы к такому наплыву раненых. Оперировали на скорую руку. После ампутации кость вылезла наружу, рану закрутили скобами. В московской больнице мне сказали, что придется все переделывать. На днях Наташа перенесла еще одну операцию. Из ноги вытащили болт и гвозди. Кости оказались сильно раздроблены. Нога уменьшается. Постепенно будут ее вытягивать. Это займет не меньше четырех месяцев. Затем установят протез. Я плохо в этом разбираюсь. Понял одно: мы здесь застряли надолго. Полгода как минимум придется Наташе жить в больнице. Затем предстоит длительная реабилитация. Слава богу, что она попала в эту больницу. В Керчи бы ее не спасли. А вот вторая нога пострадала гораздо меньше. Там два открытых и один закрытый перелом. Я ей массирую ногу, делаем гимнастику. Понемногу ее разработали, пальцами уже может шевелить.

— Протез сделают бесплатно?

— Я не знаю. Никто ничего не обещал, но все говорят, что нужен протез. Но рано или поздно Наташе выделят 500 тысяч рублей. Я еще заработаю. На протез наскребем. Пока рано об этом думать. Нога совсем обездвижена.

По своей наивности Юрий не знает, что стоимость хорошего протеза — это миллионы рублей. 500 тысяч хватит лишь на реабилитацию.

— Я дочь не брошу одну, останусь с ней до конца, — говорит Калиниченко. — Попозже начну работу в Москве искать. В ближайшие две недели не могу от нее отойти. Сейчас Наташу накрывает депрессия, плачет из-за ноги, считает себя калекой. Ну и фантомные боли ее мучают — ноги нет, а пальцы там болят.

— Ожоги у нее есть?

— Ожоги сильные на ногах, руках и животе. В одном месте куска кожи не хватает. Я ее успокаиваю, мол, денег нам хватит на косметический салон, там все шрамы и залатают. Еще у нее контузия. Одно ухо понемногу восстанавливаться. А вот второе совсем не слышит. С ней в реанимационной палате еще три девочки из Керчи лежат. Они говорят очень тихо. Моя не слышит, расстраивается. Я как переводчик там выступаю, передаю весь разговор ей на ухо. Еще у Наташи память ухудшилась. Но врачи обнадеживают, что со временем нормализуется. Я им верю. Если не верить, как дальше жить?

— Психологи с вашей дочерью работают?

— Да, в больнице с ней постоянно общаются. Из соседней церкви приходят люди. Они по ночам там дежурят. Кому памперс меняют, кому воду приносят. Психологи же просили не поднимать тему теракта при дочери. Но Наташа сама к тому дню возвращается. У нее в ушах гул стоит, такой же, как был после взрыва.

— Телевизор у них есть в палате?

— В палате нет телевизора. Только в общем холле. Но они лежачие, не могут выйти в коридор. Да и не до телевизора им сейчас. Я вот шоколадки им недавно принес, они даже не притронулись. После наркоза ничего не лезет. Ну ничего, пойдут на поправку — все съедят. Дети ведь они еще. А все дети любят сладкое.

— Вы до позднего вечера в больнице сидите?

— Куда же я денусь? Вот сижу, держу за руку. Вдруг проснется, а меня рядом нет. Она меня не отпускает, все время зовет: «Папа, папа».

«Волонтеры принесли дочке носки. Она как увидела — разрыдалась: «На что мне их надевать?»

Напротив кафе, где мы сидели, — церковь. Юрий смотрит в окно.

— Знаете, наверное, Бог спас мою дочку. Я ее весной покрестил. И когда случился взрыв, все ее украшения посрывало, даже кольца, а цепочка с крестиком осталась на шее.

— На какие деньги вы здесь живете?

— Нашлись добрые люди в Керчи, которые поверили, что я не пьяница, перекинули мне немного денег. Вы мой паспорт сфотографируйте, убедитесь тоже, что я не мошенник. Паспорт дочери могу показать. Мне посоветовали видео снять около больницы и выложить в Интернет для убедительности. Но я не умею это делать. Вы можете меня сфотографировать около больницы?

Юрий дрожащими руками достает паспорта. Я прошу убрать документы.

— Сколько вам перечислили денег?

— Сначала 6 тысяч рублей. Потом еще 10 тысяч — я все эти деньги на счет Наташи перевел. У нас город небогатый. Кто 100 рублей перевел, кто 200 скидывает. 1000 редко кто пересилит. Я еще купил фрукты пострадавшим девчонкам. Моей Наташе сменные маечки купил. Из одежды больше ей пока ничего не надо. Волонтеры с продуктами помогли. Приходили представители каких-то организаций в больницу. Принесли дочке кучу носков. Наташа как увидела носки —разрыдалась: «Папа, унеси». Куда ей эти носки, если ступни нет?

— Если вам все-таки придется выселяться из гостиницы, куда пойдете?

— Мне звонили недавно какие-то музыканты. Комнату предложили. Сказали, диван, стиральная машинка, вай-фай есть. Но вроде, когда информация дошла до нашей администрации, что мне жить негде, номер в гостинице продлили. Надолго ли, не знаю. У меня ведь даже вещей здесь нет. В чем приехал, в том и хожу. Успеваю ночью постираться. Если не высыхает одежда, надеваю влажную.

— Чем вы в Керчи занимались?

— Я на стройке работал, ремонты в квартирах делал. Я ведь еще и дизайнер. Зарабатывал немного. Десять тысяч рублей получал. Принимал участие в строительстве Керченского моста, вот там что-то успел подработать. Для Керчи зарплата в 20 тысяч считается отличной. Денег нам с Наташей хватало на квартплату и еду. Кушали мы скромно, в основном каши. 100–150 рублей в день на продукты уходило. Минувшим летом я работал день и ночь. Надо ведь было подготовить дочку к учебе в колледже. Копил на ксерокс. Наташа тоже летом работала официанткой в кафе. Школьные учителя уговаривали ее остаться до 11-го класса, она ведь и на золотую медаль могла вытянуть. Но Наташа понимала, что лучше побыстрее получить профессию, чтобы зарабатывать самой. Не знаю, что дальше с нами будет. Пока дочка боится возвращаться в Керчь, думает, там везде взрывают.

— Вы планируете здесь остаться?

— Конечно. Надеюсь найти здесь работу. Вот только Наташе полегче станет, и я устроюсь куда-нибудь. Да и проще мне будет на работе. Надо как-то отвлекаться. В больнице психологически тяжело находиться. Там столько боли и слез. Я возвращаюсь в гостиницу в 11 вечера. И на меня такая усталость накатывает. Сразу вырубаюсь. Просыпаюсь часа в 2 ночи. Помоюсь, постираюсь и еще пару часов дремлю. И так каждый день. Ну и деньги надо зарабатывать, чтоб дочку поднять. Мы с ней обязательно выкарабкаемся. Я все для этого сделаю. Кроме меня у нее никого нет.

P.S. Желающим помочь семье Калиниченко просьба обращаться в редакцию «Московского комсомольца».

Ирина Боброва