— Вы мне не поможете, — констатировала немолодая женщина с опущенными уголками губ, усаживаясь в кресло. Одета она была без всякого стиля, с явным безразличием к сочетанию вещей и цветов, стрижка самая простая.

— Может быть, вы сначала расскажете, в чем дело? — предложила я. — А там посмотрим.

— Да, конечно, расскажу, — согласилась она. — Тем более что я к вам из Томска приехала.

— Я была в Томске, очень красивый город, — сказала я для установления контакта. — Считала себя неплохим пловцом и чуть в Томи не утонула. А еще потом мне из ваших архивов присылали документы, когда мы с подругой исторические романы писали.

Контакта не получилось. Женщина смотрела безучастно.

— Рассказывайте, — вздохнула я.

Тамара, мать-одиночка. Была замужем, по любви, муж был ярким и вроде перспективным, но с юности много пил («У нас все пьют», — не осуждая, опять констатировала она) и довольно быстро после женитьбы стал ощутимо «простеть», а потом и разваливаться как личность. То и дело терял работу («а найти ее в Томске ох как непросто»), стал агрессивным. После второго эпизода домашнего насилия она подала на развод. Сыну Илье было четыре года, он уже умел читать и писать печатными буквами.

Тамара закончила филфак Томского университета, но, когда поняла, что творится с мужем, проявила дальновидность и еще в замужестве выучилась на бухгалтера. После развода бралась за любую работу, была сначала неопытным, но очень тщательным исполнителем, слушала советы, постепенно зарабатывая репутацию. В конце концов устроилась так, что работала в трех местах, но удаленно — можно было работать ночью, а днем — заниматься Ильей. В садик он не ходил, но посещал какую-то студию раннего развития, где охотно беседовал с преподавателем, блестяще выполнял все задания и почти не общался с детьми. В последний год перед школой не было и студии — Илья явно перерос все там происходящее. К школе он умел читать, писать по-русски и по-английски, играл несложные вещи на пианино и ксилофоне — научился фактически сам, Тамара просто показала ему ноты и научила читать их с листа (заниматься с преподавателем и ходить в музыкальную школу Илья отказался наотрез), сочинял музыку, прочел всего Конан-Дойля и Жюля Верна. Обожал Марка Аврелия (книгу нашел у матери на полке). Тогда же просил всех объяснить ему про Пифагора. Никто из окружающих, включая мать, не понимал, что ему собственно надо, но все согласно решили, что у мальчика математические способности. Со взрослыми Илья разговаривал охотно, был хорошо воспитан, умел слушать, любимое предложение при новом контакте: «А расскажите мне, пожалуйста, о…» Как и Тамара, любил советы — что еще почитать, посмотреть, чему научиться. Очень любил книги Лёвшина про математическую страну Карликанию. В математике его нешуточно завораживали идея бесконечности, отрицательные, мнимые числа, число пи и прочие абстракции. Мать закономерно гордилась удивительным сыном, но вела себя по-умному, вслух восхищавшихся им взрослых мягко обрывала, «звездной болезни» в сыне не культивировала, говорила: ты просто такой уродился мне на радость, судьбу надо благодарить или Бога, если он все-таки есть.

Детей-сверстников Илья сначала вовсе не сторонился, не совсем понимал, что с ними делать. Когда пошел в школу, явно экспериментировал от нечего делать (программа начальной школы, по понятным причинам, не представляла для него не только трудности, но и интереса). В своих экспериментах Илья вполне разумно шел от имитации — пытался бегать рядом с одноклассниками на переменах, кричать то же, что и они, попросил Тамару купить ему меч джедая, пистолет и — чуть позже — мобильный телефон. Тамара все это поощряла, но успехов не видела. Меч Илье сломали, пистолет отобрали, мобильный телефон куда-то пропал. Илья пожал плечами — ну, я пытался, не получилось, — и вернулся к книгам, энциклопедиям, позже — компьютеру с интернетом.

В конце года директор школы сам предложил перевести мальчика в гимназию, причем сразу в третий класс. Тамара согласилась, а Илья за пару недель лета с воодушевлением прочитал и изучил все полагающиеся учебники, перерешал все задачи.

В гимназии Илье, как ни странно, понравилось меньше, чем в обычной школе. Пытаясь объяснить это матери, он сказал: «Там всем всё было все равно или смешно, они даже когда дрались, толком не злились, а здесь они смотрят, видят, сравнивают и злятся». Тамара до сих пор не знает, что именно он имел в виду, но чувствует в словах сына какую-то правду — обстановка в гимназии была действительно неприятная.

Гимназический учитель математики, он же — классный руководитель, ранжировал детей по участию в олимпиадах. Воспитанный в уважении к старшим Илья по его наказу принимал участие во всем и почти везде занимал какие-то места. В конце концов закономерно поступило предложение от Новосибирской школы-интерната для одаренных детей: «Там он будет среди своих», — так сказал человек, который отбирал способных школьников со всего региона. «Я туда не хочу, но поеду», — так сказал сам Илья.

Тамара заплакала светлыми слезами — в сущности, много лет она жила только ради сына. Теперь он уедет и вряд ли вернется в Томск. А что же остается ей? «Главное, чтобы он был счастлив», — сказала она себе и улыбнулась сквозь слезы.

Из интерната Илья писал матери письма, похожие на охлажденное жидкое молоко (образ самой Тамары) — из них нельзя было понять, нравится ему там или нет. Но никаких жалоб, никаких тревог, никаких конфликтов. Никаких закадычных друзей, влюбленностей, но есть приятели. Учился очень хорошо. Играл на флейте в местном ансамбле. Подросткового кризиса не было. Только однажды руководительница класса сказала: я его почему-то не вижу, как будто где-то там — темное стекло. Тамара неделями ходила и думала об этих словах. Так ничего и не надумала.

Потом, после интерната, вполне ожидаемо — МГУ, математический факультет. Поступил, учился. Сначала жил в общежитии, потом стал снимать комнату, мать сама предложила оплачивать, почувствовала, что от общежития Илья за много лет устал.

А потом однажды днем позвонил из Москвы незнакомый человек — куратор курса — и сказал, что Илья в больнице. В психиатрической.

Почему-то она почти не удивилась. Конечно, сорвалась, поехала. Попыталась разобраться, что произошло. Илья перестал ходить в университет. Сидел дома, из комнаты круглые сутки доносились какие-то странные звуки электронного синтезатора — видимо, он что-то сочинял. Не ел, не спал, почти не выходил в туалет. Встревожившиеся соседи по коммуналке пытались поговорить с самим Ильей, но он на контакт не шел, причем выглядел ужасно. Тогда позвонили медикам. Медики поартачились, но приехали. Потом уже они сами связались с университетом.

Илья при встрече был слегка заторможен, спокоен.

— Ты понимаешь, что нужно учиться? — с отчаяния Тамара заговорила как самая обычная мать с самым обычным ребенком.

— Да, понимаю. Это было неправильно. Я еще не готов.

Выписался, восстановился в университете (там вошли в положение, конечно). Еще два года, диплом. На последнем курсе работал. Через полгода после диплома — еще одна госпитализация. Диагноз — шизофрения.

Я смотрю сочувствующе. Увы, я действительно ничем не могу ей помочь. Только выслушать. Мне жаль, ужасно жаль…

Но Илья опять вышел на работу. И работал еще три года (еще одна госпитализация где-то в промежутке). А потом однажды с небольшим чемоданом появился на пороге материнской квартиры.

— Мама, здравствуй, я приехал домой, — сказал он и прошел мимо нее в свою комнату.

С тех пор он из нее практически не выходит.

— Он принимает лекарства?

— Не знаю. Я ему их покупаю и даю.

— А что же он делает целыми днями?

— Работает. Часов по девятнадцать-двадцать в день. Он очень мало спит, а ест за работой. Он говорит, что ищет формулу музыки.

— Что?!

— Он говорит, что музыка лежит в основе мира. Еще Пифагор это знал. Но тогда не было способов, технологий. А сейчас уже расшифровали геном человека и поэтому пора. Геном — следующий этаж, музыка — это более глубоко. Нужно найти формулу, пока люди не наломали дров на верхних этажах, не зная, что в основе, и не погибли. Музыкой зашифрован сам мир, и это уже можно постичь и использовать, потому что настало время. Нужен только инструмент. А когда он будет, тогда космические перемещения и всякие изменения человека, биосферы, пространства, времени, регулировки — все возможно. Но это уже потом. А его задача — инструмент, отмычка в каком-то смысле… Может быть, все и не так, но я не могу лучше вам объяснить.

«Очень высокоспециализированный бред», — подумала я, но вслух ничего не сказала. Что она, сама не понимает, что ли?

— Но есть же этот Перельман, в конце концов, — сказала Тамара. — Что-то же он там реально открыл…

«Думаю, что его матери от этого не легче», — подумала я, а вслух сказала:

— Открыл, да. А Илья совсем ни с кем не общается?

— Общается. По интернету. Довольно много. С кем-то там консультируется, когда не понимает чего-то, у него же нет музыкального образования. Иногда ему два его однокурсника по скайпу звонят (один из Москвы, один из Калифорнии) и еще один бывший коллега. Он им рассказывает, как у него дела продвигаются, они его ободряют, я слышу.

— Это хорошо, — сказала я. А что еще я могла сказать?

— Спасибо вам, — сказала Тамара. — Поговорила вот, и вроде легче чуть-чуть. Вы ведь не испугались этого всего? Подумали: тоже жизнь?

— Ничуточки не испугалась, — грустно подтвердила я. — Наука имеет много гитик.

— Вот и пойду теперь жить дальше. А это вам на память, — она протянула мне дешевую флешку.

— Что это? — удивилась я.

— Какая-то часть его формулы…

— Простите, но я ничего не понимаю в формулах!

— Там музыка. Дома послушаете. Если захотите.

И она ушла.

***

Флешку я убрала в сумку и наткнулась на нее случайно недели через три после нашей встречи с Тамарой. Включила компьютер, вставила флешку в разъем, ожидая, что она окажется нечитаемой. Открылась, внутри всего один файл.

Это действительно была музыка. Сначала она напомнила мне электронное сопровождение к советскому фильму моего детства — «Отроки во Вселенной», а потом…

Потом она напомнила мне сразу все. Я ее больше не слышала. Но меня как будто с размаху швырнуло в собственное прошлое — запахи, цвета, прикосновения, мелькание лиц и событий. Слишком остро, слишком ярко… невыносимо!

В смятении, почти наощупь я выдернула вилку из розетки. Компьютер умолк и погас. Я долго сидела перед черным экраном, опустив руки. В голове звучали какие-то синергические отголоски произошедшего.

Флешку я аккуратно вынула и спрятала в дальний угол ящика.

На следующий день я первым делом открыла свой журнал — обычно я записываю адрес и телефон своих клиентов, для иногородних — только телефон. Кажется, мне есть что сказать этой женщине, даже если придется звонить в Томск. Но телефона Тамары там не было: я увлеклась ее рассказом и не спросила номер.

Но вот эта история. Для вас, уважаемые читатели, и для нее. Что мы знаем о мире? Какую часть его загадок и чудес? И сколько нам еще предстоит узнать?

Катерина Мурашова